Пророк, аскет, философ, мистик, оратор и при этом учитель, богослов, полиглот, певец царской капеллы… хотя первое неразрывно связано со вторым, ведь прежде чем отвергать какие-то догматы, мудрый человек сначала должен хорошо овладеть их источниками. Его учения стали застольной библией для поколений-и-поколений украинских культурных элит, ибо их кристаллизованная сущность заключалась в гармоничном симбиозе религиозно-стоицко-платоновской системы, которая наилучшим образом отражает ментальную сущность украинской нации. Недаром же Григория Сковороду зовут украинским Сократом.
Наверное, родительские казацкие корни генетически передали мальчику дар к учению и любовь ко всему новому. Ведь церковно-приходская четырехлетка в родных Чернухах в его сем, которая для многих из числа его друзей была высшей, часто так и непреодоленной, ступенью образования, а для Грица – стала лишь первым шагом долгого путешествия по пути образования, познания и самосовершенствования. Ему было всего двенадцать, когда он в 1734-ом впервые переступил порог своей гуманитарной Киево-Могилянской альма-матер, с которой судьба свяжет на два десятилетия и куда раз за разом он будет возвращаться после своих странствий вплоть до тридцати двух лет.
В перерывах между киевским обучением Сковорода успел побывать певцом царской капеллы, компаньоном генерал-майора Федора Вишневского во время его путешествий по Европе в поисках вин для царского двора, учителем поэтики в Переяславском коллегиуме, частным гувернером-инспектором Василия Томары… посетив немало стран, познакомившись с большим огромным интересных исторических фигур первой половины XVIII века, овладев пятью языками.
Потом будет странный сон-знамение, побудивший Григория на обращение к аскетическо-философской тернистой тропе, первым этапом которой стало возвращение на родную Слобожанщину. Нет, перед отречением от мирского пройдет еще полтора десятилетия в преподавании синтаксимы, греческого, затем в дополнительных классах и катехизиса, он даже чуть было не женился в свои сорок три на майорской дочери Елене из Валков, но в последний момент перед венчанием — бежал.
В 1769-ом Сковорода, которому тогда исполнилось сорок семь лет, окончательно простился с попытками жить приличиствующей ученому мужу, устоявшейся жизнью в общественном понимании того времени, отдав предпочтение привольной жизни с посохом в руке и котомкой за спиной. Он простился с обществом и его законами, но не с людьми и их душами, проповедуя свою аскетически упрощенную философию жизни без навязанной социально-церковной мишуры обрядов, правил, запретов, предрассудков…
И не только проповедовал на словах, но и собственным примером демонстрируя ее совершенную идеальность: останавливался там, где для него находилось местечко — летом обычно в саду или в поле у дороги, в ненастье иль в зимнюю стужу в конюшне или на сеновале у добрых людей, одет был в самую грубую свиту, ел любую простейшую пищу, при себе имел лишь еврейскую библию и флейту в кармане. И даже попытка одарить его малейшей безделицей вызывала у странника яростное возмущение и отвращение. А вот с людьми он говорить всегда был рад, и они тянулись к нему, как к бесконечному полубожественному источнику вселенской мудрости, стараясь отплатить за это ненавязчивым словом благодарности или разделенным с аскетом своим, часто довольно скудным столом.
Нигде надолго украинский «Сократ», как звали его образованные люди, не задерживался; никакая перспектива уютного пребывания не могла удержать его на месте. Вот и харьковская Ивановка Ковалинского должна была стать лишь еще одной точкой на его извилистом жизненном пути. Но вышло не так, как планировалось…
Маленькая комнатка с окнами в сад. Чудесный солнечный день конца Бабьего лета с его последними поцелуями угасающего солнца. Почти облетевшие листья в золотисто-багряных красках под ногами. Веселый и разговорчивый старик (почти семьдесят два — это не шутки) за обеденным столом все время развлекал своего такого же седого друга-хозяина, считавшего большим привилегием хоть на миг приютить украинскую легенду, и его гостей шутками и своими странническими байками.
И вдруг после того Сковорода исчез, как потом поведали мальчики-работники — долго-долго бродил извилистыми дорожками по окрестностям, угощал их последними самыми вкусными плодами угасающей осени.
К вечеру сам хозяин, встревоженный отсутствием своего уважаемого гостя, начал его искать и нашел… на краю собственноручно выкопанной для себя погребальной ямы. Широкая липа рядом почти облетела. Дневной свет догорал на горизонте. Тоскливая картина. Более того, слова спокойного и сосредоточенного аскета с просьбой: «Пора, друг, кончать странствия! И так все волосы слетели от мучений! Пора уже угомониться! … Я буду просить тебя, пусть здесь будет мой последний дом!» огорчили приветливого Ковалинского: «Эх, брат, пустое! Хватит шутить! Пойдем!»
В доме Сковорода почти сразу уединился в своей комнатке. Переменил белье, помолился Богу, подложил под голову свои рукописи и серую свиту, лег и скрестил на груди руки; на тот ужин друг-Григорий так и не вышел. Нашли уже окоченевшим в той комнате лишь после полудня следующего дня, ибо вежливый хозяин до последнего не решался потревожить покой своего уважаемого гостя. Последним завещанием Сковороды было похоронить его там, под липой, на возвышении возле рощи и амбара, а на кресте написать «Мир ловил меня, но не поймал».